Карниз (С. Кинг)

- Ну, смелее, - повторил Кресснер. - Загляните в пакет.
Дело происходило на сорок третьем, последнем этаже небоскреба, в
квартире-люкс. Пол был устлан рыжим с подпалинами ворсистым ковром. На ковре
между изящным шезлонгом, в котором сидел Кресснер, и обитой настоящей кожей
кушеткой, на которой никто не сидел, выделялся блестящим коричневым пятном
пластиковый пакет.

- Если это отступное, будем считать разговор законченным, - сказал я. -
Потому что я люблю ее.
- Деньги, да, но не отступные. Ну, смелее. Загляните. - Он курил
турецкую сигарету в мундштуке из оникса; работали кондиционеры, и запах едва
чувствовался. На нем был шелковый халат с вышитым драконом. Спокойный взгляд
из-под очков - взгляд человека себе на уме. С этим все ясно: всемогущий,
сказочно богатый, самоуверенный сукин сын. Я любил его жену, а она меня. Я
был готов к неприятностям, и я их дождался, оставалось только узнать -
каких.
Я подошел к пластиковому пакету и перевернул его. На ковер высыпались
заклеенные пачки банкнот. Двадцатидолларовые купюры. Я присел на корточки,
взял одну пачку и пересчитал. По десять купюр. Пачек было много.
- Здесь двадцать тысяч, - сказал он, затягиваясь.
Я встал.
- Ясно.
- Они ваши.
- Мне не нужны деньги.
- И жена в придачу.
Я молчал. Марсия меня предупредила. Это кот, сказала она. Старый и
коварный. Ты для него мышка.
- Так вы теннисист-профессионал, - сказал он. - Вот, значит, как вы
выглядите.
- Разве ваши агенты не сделали снимков?
- Что вы! - Он отмахнулся ониксовым мундштуком. - Даже фильм отсняли -
счастливая парочка в Бэй-сайдском отеле. Камера снимала из-за зеркала. Но
что все это, согласитесь, в сравнении с натурой.
- Возможно.
"Он будет то и дело менять тактику, - сказала Марсия. - Он вынуждает
человека обороняться. И вот ты уже отбиваешь мяч наугад и неожиданно
пропускаешь встречный удар. Поменьше слов, Стэн. И помни, что я люблю тебя".
- Я пригласил вас, мистер Норрис, чтобы поговорить как мужчина с
мужчиной. Непринужденный разговор двух цивилизованных людей, один из которых
увел у другого жену.
Я открыл было рот, но потом решил промолчать.
- Как вам понравилось в Сан-Квентине? - словно невзначай спросил
Кресснер, попыхивая сигаретой.
- Не очень.
- Три года, если не ошибаюсь. Кража со взломом - так, кажется, звучала
статья.
- Марсия в курсе, - сказал я и сразу пожалел об этом. Он навязал мне
свою игру, от чего меня предостерегала Марсия. Я даю свечи, а он успешно
гасит.
- Я позволил себе отогнать вашу машину, - сказал он, мельком глянув в
окно. Впрочем, окна как такового не было, вся стена - сплошное стекло.
Посередине, тоже стеклянная, раздвижная дверь. За ней балкончик. Ну а за
балкончиком - бездна. Что-то в этой двери меня смущало. Я только не мог
понять что.
- Великолепное здание, - сказал Кресснер. - Гарантированная
безопасность. Автономная телесеть и все такое. Когда вы вошли в вестибюль, я
отдал распоряжение по телефону. Мой человек запустил мотор вашей машины и
отогнал ее на общественную стоянку в нескольких кварталах отсюда. - Он
взглянул на циферблат модных настенных часов в виде солнца, что висели над
кушеткой. Часы показывали 8.05. - В 8.20 тот же человек позвонит в полицию
по поводу вашей машины. Не позднее 8.30 блюстители порядка обнаружат в
багажнике запасную покрышку, а в ней шесть унций героина. У них возникнет
большое желание познакомиться с вами, мистер Норрис.
Угодил-таки в капкан. Все, казалось бы, предусмотрел - и на тебе, влип,
как мальчишка.
- Это произойдет, если я не скажу своему человеку, чтобы он забыл о
предыдущем звонке.
- Мне достаточно сообщить, где Марсия, - подсказал я. - Не могу,
Кресснер. Не знаю. Мы с ней нарочно так договорились.
- Мои люди выследили ее.
- Не думаю. Мы от них оторвались в аэропорту.
Кресснер вздохнул и отправил дотлевавшую сигарету в хромированную
пепельницу с вращающейся крышкой. Все отработано. Об окурке и о Стэне
Норрисе позаботились в равной степени.
- Вообще-то вы правы, - сказал он. - Старый трюк - зашел в туалет, и
тебя нет. Мои люди были вне себя: попасться на такой крючок. Наверно, из-за
его примитивности они даже не приняли его в расчет...
Я промолчал. После того как Марсия улизнула в аэропорту от агентов
Кресснера, она вернулась рейсовым автобусом обратно в город, с тем чтобы
потом добраться до автовокзала. Так мы решили. При ней было двести долларов
- все мои сбережения. За двести долларов туристский автобус доставит тебя в
любую точку страны.
- Вы всегда такой неразговорчивый? - спросил Кресснер с неподдельным
интересом.
- Марсия посоветовала.
Голос его стал жестче:
- Значит, попав в лапы полиции, будете держаться до последнего. А когда
в следующий раз наведаетесь к моей жене, вы застанете тихую старушку в
кресле-качалке. Об этом вы не подумали? Насколько я понимаю, за шесть унций
героина вы можете схлопотать сорок лет.
- Этим вы Марсию не вернете.
Он усмехнулся.
- Положеньице, да? С вашего позволения я обрисую ситуацию. Вы и моя
жена полюбили друг друга. У вас начался роман... если можно назвать романом
эпизодические ночные свидания в дешевых мотелях. Короче, я потерял жену.
Зато получил вас. Ну а вы, что называется, угодили в тиски. Я верно изложил
суть дела?
- Теперь я понимаю, почему она от вас устала, - сказал я.
К моему удивлению, он расхохотался, даже голова запрокинулась.
- А знаете, вы мне нравитесь. Вы простоваты, мистер Норрис, и замашки у
вас бродяги, но, чувствуется, у вас есть сердце. Так утверждала Марсия. Я,
честно говоря, сомневался. Она не очень-то разбирается в людях. Но в вас
есть какая-то... искра. Почему я и затеял все это. Марсия, надо полагать,
успела рассказать вам, что я люблю заключать пари.
- Да.
Я вдруг понял, чем меня смутила раздвижная дверь в стеклянной стене.
Вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову устроить чаепитие среди зимы на
балконе сорок третьего этажа. Вот и шезлонг стоит в комнате. А ветрозащитный
экран почему-то сняли. Почему, спрашивается?
- Я не питаю к жене особых чувств, - произнес Кресснер, аккуратно
вставляя в мундштук новую сигарету. - Это ни для кого не секрет. И вам она
наверняка сказала. Да и при вашем... опыте вам наверняка известно, что от
хорошей жизни замужние женщины не прыгают в стог сена к заурядному профи по
мановению ракетки. Но Марсия, эта бледная немочь, эта кривляка, эта ханжа и
зануда, эта размазня, эта...
- Достаточно, - прервал я его.
Он изобразил на лице улыбку.
- Прошу прощения. Все время забываю, что мы говорим о вашей
возлюбленной. Кстати, уже 8.16. Нервничаете?
Я пожал плечами.
- Держимся до конца, ну-ну, - сказал он и закурил новую сигарету. -
Вас, вероятно, удивляет, что при всей моей нелюбви к Марсии я почему-то не
хочу отпустить ее на...
- Нет, не удивляет.
На его лицо набежала тень.
- Не удивляет, потому что вы махровый эгоист, собственник и сукин сын.
Только у вас не отнимают ничего вашего. Даже если это вам больше не нужно.
Он побагровел, потом вдруг рассмеялся.
- Один ноль в вашу пользу, мистер Норрис. Лихо это вы.
Я снова пожал плечами.
- Хочу предложить вам пари, - посерьезнел он. - Выиграете - получите
деньги, женщину и свободу. Ну а проиграете - распрощаетесь с жизнью.
Я взглянул на настенные часы. Это получилось непроизвольно. Часы
показывали 8.19.
- Согласен, - сказал я. А что мне оставалось? По крайней мере, выиграю
несколько минут. Вдруг придумаю, как выбраться отсюда - с деньгами или без.
Кресснер снял трубку телефона и набрал номер.
- Тони? Этап второй. Да.
Он положил трубку на рычаг.
- Этап второй - это как понимать? - спросил я.
- Через пятнадцать минут я позвоню Тони, он заберет... некий
сомнительный груз из багажника вашей машины и подгонит машину к подъезду.
Если я не перезвоню, он свяжется с полицией.
- Страхуетесь?
- Войдите в мое положение, мистер Норрис. На ковре лежит двадцать тысяч
долларов. В этом городе убивают и за двадцать центов.
- В чем заключается спор?
Лицо Кресснера исказила страдальческая гримаса.
- Пари, мистер Норрис, пари. Спорит всякая шушера. Джентльмены
заключают пари.
- Как вам будет угодно.
- Отлично. Вы, я заметил, посматривали на мой балкон.
- Нет ветрозащитного экрана.
- Верно. Я велел его снять сегодня утром. Итак, мое предложение: вы
проходите по карнизу, огибающему это здание на уровне нашего этажа. В случае
успеха срываете банк.
- Вы сумасшедший.
- Отчего же. За десять лет, что я живу здесь, я предлагал это пари
шести разным людям. Трое из них, как и вы, были профессиональными
спортсменами - популярный защитник, который больше прославился блестящими
выступлениями в телерекламе, чем своей бледной игрой, бейсболист, а также
довольно известный жокей с баснословными заработками и не менее
баснословными алиментами. Остальные трое - попроще. Разные профессии, но два
общих момента - денежные затруднения и неплохие физические данные. - Он в
задумчивости затянулся и, выпустив дым, продолжал: - Пять раз мое
предложение с ходу отвергали. И лишь однажды приняли. Условия - двадцать
тысяч против шести месяцев тюрьмы. Я выиграл. Тот человек глянул вниз с
моего балкона и чуть не потерял сознание. - На губах Кресснера появилась
брезгливая улыбка. - Внизу, - сказал он, - все кажется таким крошечным. Это
его сломало.
- Почему вы считаете, что...
Он остановил меня жестом, выражавшим досаду.
- Давайте без этой тягомотины, мистер Норрис. Вы согласитесь, потому
что у вас нет выбора. На одной чаше сорок лет в Сан-Квентине, на другой -
свобода. И в качестве легкой приправы - деньги и моя жена. Я человек щедрый.
- Где гарантия, что вы не устроите мне ловушку? Что я пройду по
карнизу, а вы тем временем не позвоните Тони?
Он вздохнул.
- У вас мания преследования, мистер Норрис. Я не люблю свою жену. Моя
многосложная натура страдает от ее присутствия. Двадцать тысяч долларов для
меня не деньги. Я каждую неделю отстегиваю в четыре раза больше своим людям
в полиции. А что касается пари... - Глаза у него заблестели. - На такое дело
никаких денег не жалко.
Я раздумывал, он не торопил с ответом - хороший товар не нуждается в
рекламе. Кто я для него? Средней руки игрок, которого в тридцать шесть лет
могли попросить из клуба, если бы не Марсия, нажавшая на кое-какие пружины.
Кроме тенниса, я ничего не умею, да и не так-то просто куда-нибудь
устроиться, даже сторожем, когда у тебя за плечами судимость. И дело-то
пустяковое, так, детские шалости, но поди объясни это любому боссу.
Ничего не скажешь, смешная история: по уши влюбился в Марсию Крессиер,
а она в меня. Называется, разок сыграли утром в теннис. Везет вам, Стэн
Норрис. Тридцать шесть лет жил себе Стэн Норрис холостяком в свое
удовольствие, и - на тебе - втрескался в жену короля подпольного мира.
Этот старый кот, развалившийся в шезлонге и дымящий дорогой турецкой
сигаретой, надо думать, многое разнюхал. Если не все. Я могу принять его
пари и даже выиграть - и все равно останусь с носом; а откажусь - через пару
часов буду в тюряге. И на свет божий выйду уже в новом тысячелетии.
- Один вопрос, - сказал я.
- Я вас слушаю, мистер Норрис.
- Ответьте, глядя мне в глаза: вы не имеете обыкновения жульничать?
Он посмотрел мне в глаза.
- Я никогда не жульничаю, мистер Норрис, - сказал он с тихим
достоинством.
- Oкэй.
А что мне оставалось?
Он просиял и сразу поднялся.
- Вот это разговор! Вот это я понимаю! Давайте подойдем к балконной
двери, мистер Норрис.
Мы подошли. У него был вид человека, который сотни раз рисовал себе эту
картину в своем воображении и сейчас, когда она стала реальностью,
наслаждался ею в полной мере.
- Ширина карниза двенадцать сантиметров, - произнес он мечтательно. - Я
измерял. Да, я сам стоял на нем, разумеется держась за перила. Видите
чугунное ограждение - когда вы опуститесь на руках, оно вам окажется по
грудь. Ограждение кончится - держаться, сами понимаете, будет не за что.
Придется двигаться на ощупь, стараясь не терять равновесия.
Вдруг мой взгляд приковал один предмет за оконным стеклом... я
почувствовал, как у меня стынет в жилах кровь. Это был анемометр, или
ветромер. Небоскреб находится рядом с озером, а квартира Кресснера - под
крышей небоскреба, открытой всем ветрам, поскольку все соседние здания были
ниже. Этот ветер вопьется в тело ледяными иглами. Столбик анемометра
показывал десять метров в секунду, но при первом же сильном порыве столбик
подскочит до двадцати пяти, прежде чем опустится до прежней отметки.
- Я вижу, вас заинтересовал ветромер, - обрадовался Кресснер. -
Вообще-то здесь дует еще не так сильно, преобладающий ветер - с
противоположной стороны. И вечер сегодня довольно тихий. В это время тут
иногда такой ветрище поднимается, все восемьдесят пять будет... чувствуешь,
как тебя покачивает. Точно на корабле. А сейчас, можно сказать, штиль, да и
тепло не по сезону, видите?
Следуя за его пальцем, я разглядел световое табло на небоскребе слева,
где размещался банк. Семь градусов тепла. На таком ветру ощущения будут как
при нуле.
- У вас есть что-нибудь теплое? - спросил я. На мне был легкий пиджак.
- Боюсь, что нет. - Электронное табло на здании банка переключилось, на
время: 8.32. - Вы бы поторопились, мистер Норрис, а то я должен дать
команду, что мы
приступаем к третьему этапу нашего плана. Тони мальчик хороший, но ему
не всегда хватает выдержки. Вы понимаете, о чем я?
Я понимал. Уж куда понятнее.
Я подумал о Марсии, о том, что мы с ней вырвемся из щупальцев
Кресснера, имея при себе приличные деньги для начала, и, толкнув раздвижную
стеклянную дверь, шагнул на балкон. Было холодно и влажно; дул ветер, и
волосы залепляли глаза.
- Желаю вам приятно провести вечер, - раздался за спиной голос
Кресснера, но мне уже было не до него. Я подошел к перилам, вниз я не
смотрел. Пока. Я начал глубоко вдыхать воздух.
Это не какое-нибудь там специальное упражнение, а что-то вроде
самогипноза. С каждым выдохом голова очищается от посторонних мыслей, и вот
ты уже думаешь лишь об одном - о предстоящей игре. Вдох-выдох - и я забыл о
пачках банкнот. Вдох-выдох - и я забыл о Кресснере. С Марсией оказалось
потруднее - она стояла у меня перед глазами и просила не делать глупостей,
не играть с Кресснером по его правилам, потому что даже если он не
жульничает, он, как всегда, наверняка подстраховался. Я ее не слушал. Не до
этого мне было. Это не то пари, когда в случае проигрыша ты идешь покупать
несколько кружек пива под аккомпанемент дружеских шуточек; тут тебя будут
долго собирать в совок от одного угла Дикман-стрит до другого.
Когда я посчитал, что уже достаточно владею собой, я глянул вниз.
Отвесная стена небоскреба напоминала гладкую поверхность меловой скалы.
Машины на стоянке походили на миниатюрные модели, какие можно купить в
сувенирном киоске. Сновавшие взад-вперед автомобили превратились в лучики
света. Если отсюда навернуться, успеешь .не только осознать, что с тобой
происходит, но и увидеть, как стремительно надвигается на тебя земля и ветер
раздувает одежду. И еще хватит времени на долгий, долгий крик. А когда
наконец грохнешься об асфальт, раздастся такой звук, будто раскололся
перезрелый арбуз.
Неудивительно, что у того типа очко сыграло. Правда, ему грозили
какие-то шесть месяцев. Передо мной же разворачивалась перспектива в мрачную
клеточку и без Марсии, шутка сказать, на сорок лет.
Мой взгляд упал на карниз. Двенадцать сантиметров... а на вид им больше
пяти никак не дашь. Хорошо еще, что здание сравнительно новое - по крайней
мере карниз не рухнет.
Может быть.
Я перелез через перила и осторожно опустился на руках, пока не
почувствовал под собой карниз. Каблуки висели в воздухе. Пол балкона
приходился мне на уровне груди, сквозь ажурную решетку просматривалась
шикарная квартира Кресснера. Сам он стоял по ту сторону порога с дымящейся
сигаретой в зубах и следил за каждым моим движением, как какой-нибудь ученый
за поведением подопытной морской свинки после только что сделанной инъекции.
- Звоните, - сказал я, держась за решетку.
- Что?
- Звоните Тони. Иначе я не двинусь с места.
Он отошел от двери - вот она, гостиная, такая теплая, уютная и
безопасная - и поднял трубку. И что? Из-за этого ветра я все равно ничего не
мог расслышать. Он положил трубку и снова появился в дверях.
- Исполнено, мистер Норрис.
- Так-то оно лучше.
- Счастливого пути, мистер Норрис. До скорого свидания... если оно
состоится.
А теперь к делу. Я позволил себе в последний раз подумать о Марсии, о
ее светло-каштановых волосах, и больших серых глазах, и изящной фигурке, а
затем как бы отключился. И вниз я больше не смотрел. А то лишний раз
заглянешь в эту бездну, и руки-ноги отнимутся. Или перестоишь и замерзнешь,
а тогда можно просто оступиться или даже сознание потерять от страха. Сейчас
главное - мысленно видеть карниз. Сейчас все внимание на одно - шажок
правой, шажок левой.
Я двинулся вправо, держась, пока возможно, за решетку. Мне придется,
это ясно, предельно напрячь сухожилия ног, которые я развил теннисом. С
учетом того, что пятки у меня свисают с карниза, на носки выпадает двойная
нагрузка.
Я добрался до конца балкона - ну и как теперь заставить себя оторваться
от спасительных перил? Я заставлял. Двенадцать сантиметров - это же будь
здоров какая ширина! Да если б до земли было не сто двадцать метров а
сантиметров тридцать, ты бы обежал по карнизу это здание за каких-нибудь
четыре минуты, урезонивал я себя. Вот и считай, что так оно и есть.
Легко сказать. Если упадешь с тридцатисантиметровой высоты, то
чертыхнешься и попробуешь еще раз. Здесь второго случая не представится.
Я сделал шажок правой ногой, подтянул левую... и отпустил перила. Я
распластал руки по стене, прижимаясь ладонями к шершавой каменной
поверхности. Я оглаживал ее. Я был готов ее поцеловать.
Порыв ветра заставил меня покачнуться; воротник пиджака хлестнул по
лицу. Сердце подпрыгнуло и застряло где-то в горле, где и оставалось, пока
стихия не успокоилась. Если ветер ударит как следует, меня снесет к чертовой
матери с этого насеста. А ведь с противоположной стороны ветер будет
посильнее.
Я повернул голову влево, прижимаясь щекой к стене. Кресснер наблюдал за
мной, перегнувшись через перила.
- Отдыхаете в свое удовольствие? - поинтересовался он дружелюбным
тоном.
На нем было пальто из верблюжьей шерсти.
- Вы, кажется, сказали, что у вас нет ничего теплого, - заметил я.
- Соврал, - спокойно отреагировал он. - Частенько, знаете, приходится
врать.
- Как это понимать?
- А никак... никак это не надо понимать. А может быть, и надо.
Нервишки-то шалят, а, мистер Норрис? Не советую вам долго задерживаться на
месте. Лодыжки устают. А стоит им расслабиться... - Он вынул из кармана
яблоко, откусил от него и выбросил в темноту. Долго ничего не было слышно. И
вдруг раздался едва слышный омерзительный шлепок. Кресснер хохотнул.
Он совершенно выбил меня из колеи, и сразу же паника вонзила в мозг
свои стальные когти. Волна ужаса готова была захлестнуть меня. Я отвернулся
от Кресснера и начал делать глубокие вдохи, пытаясь сбросить с себя
парализующий страх. Световое табло на здании банка показывало 8.46, и рядом
- ДЕЛАЙТЕ ВАШИ ВКЛАДЫ НА ВЗАИМОВЫГОДНЫХ УСЛОВИЯХ!
Когда на табло зажглись цифры 8.49, самообладание, кажется, снова ко
мне вернулось. По всей видимости, Кресснер решил, что я примерз к стене,
потому что едва я начал переставлять ноги, держа путь к углу здания, как
сзади послышались издевательские аплодисменты.
Давал себя знать холод. Ветер, пройдясь по озерной глади, словно по
точильному камню, превратился в немыслимо острую косу, которая своим
увлажненным лезвием полосовала мою кожу. На спине пузырился худосочный
пиджак. Стараясь не замечать холода, я медленно продвигался, не отрывая
подошв от карниза. Если и можно преодолеть этот путь, то только так -
медленно, со всеми предосторожностями. Поспешность губительна.
Когда я добрался до угла, банковские часы показывали 8.52. Задача
казалась вполне выполнимой - карниз опоясывал здание четким прямоугольником
- вот только, если верить правой руке, за углом меня подстерегал встречный
ветер. Один неверный наклон, и я отправлюсь в долгий полет.
Я все ждал, что ветер поутихнет, однако ничуть не бывало - не иначе как
он находился в сговоре с Кресснером. Своей невидимой пятерней он хлестал
меня наотмашь, давал тычки, забирался под одежду. Особенно сильный порыв
ветра заставил меня покачнуться. Так можно простоять до бесконечности,
подумал я.
Улучив момент, когда стихия немного унялась, я завел правую ногу за
угол и, держась за стены обеими руками, совершил поворот. Сразу два
воздушных потока обрушились на меня с разных сторон, выбивая из равновесия.
Ну вот Кресснер и выиграл пари, подумал я обреченно. Но мне удалось
продвинуться еще на шаг и вжаться в стену; только после этого я выдохнул,
чувствуя, как пересохло горло.
Тут-то и раздался над самым моим ухом оглушительный хлопок.
Я дернулся всем телом и едва устоял на ногах. Руки, потеряв опору,
описывали в воздухе невообразимые зигзаги. Садани я со всего маху по стене,
скорее всего, это бы меня погубило. Но вот прошла целая вечность - закон
равновесия позволил мне снова прижаться к стене, вместо того чтобы отправить
меня в полет протяженностью в сорок три этажа.
Мое судорожное дыхание напоминало сдавленный свист. В ногах появилась
предательская слабость, мышцы гудели, как высоковольтные провода. Никогда
еще я не чувствовал столь остро, что я смертен. Старуха с косой уже,
казалось, готова была пробормотать у меня за спиной отходную.
Я вывернул шею и увидел примерно в метре над собой Кресснера, который
высунулся из окна спальни. Он улыбался. В правой руке он держал новогоднюю
хлопушку.
- Проверка на устойчивость, - сказал он.
Я не стал тратить силы на диалог. Да и не перекричать бы мне эти
завывания. Сердце колотилось бешено. Я незаметно продвинулся метра на
полтора - на случай, если ему придет в голову высунуться по пояс и дружески
похлопать меня по плечу. Затем я остановился, закрыв глаза и подышал грудью,
пока не пришел в норму.
Эта сторона здания была короче. Справа от меня возвышались самые
большие небоскребы Нью-Йорка. Слева подо мной темным пятном лежало озеро, по
которому перемещались отдельные светлые штрихи. В ушах стояли вой и стоны.
Встречный ветер на втором повороте оказался менее коварным, и я обогнул
угол без особых хлопот. И тут меня кто-то укусил.
Я дернулся, судорожно глотнул воздух. Страх потерять равновесие вынудил
меня прижаться к стене. Вновь кто-то укусил меня. Не укусил, нет... клюнул.
Я опустил взгляд.
На карнизе стоял голубь и смотрел на меня блестящими ненавидящими
глазами.
Мы, жители городов, привыкли к голубям, как привыкли к таксистам,
которые не могут разменять вам десятидолларовую бумажку. Городские голуби
тяжелы на подъем и уступают дорогу крайне неохотно, считая облюбованные ими
тротуары своей собственностью. Их визитные карточки мы частенько
обнаруживаем на капотах наших машин. Но что нам за дело! Да, порой они нас
раздражают, но владения-то все равно наши, а эти пернатые - чужаки.
Здесь были его владения, я ощущал свою беспомощность, и он, похоже, это
понимал. Он опять клюнул меня в перетруженную лодыжку, и всю правую ногу
тотчас пронзила боль.
- Убирайся, - прорычал я. - Убирайся отсюда.
В ответ он снова клюнул. Он, очевидно, давал мне понять, что я вторгся
на его территорию. И действительно, карниз был помечен птичьим пометом,
старым и свежим.
Вдруг тихий писк.
Я как мог задрал голову, и в ту же секунду сверху обрушился клюв. Я
чуть не отпрянул. Я мог стать первым нью-йоркцем, погибшим по вине птицы
божьей. Это была голубка, защищавшая своих птенцов. Гнездо помещалось под
самой крышей. Мне повезло: при всем желании мамаша не могла дотянуться до
моего темечка.
Зато ее супруг так меня клюнул, что пошла кровь. Я это почувствовал. Я
двинулся вперед в надежде спугнуть голубя. Пустой номер. Эти голуби ничего
не боятся - городские, во всяком случае. Если при виде грузовика они с
ленцой ковыляют прочь, то какую угрозу может представлять для них человек,
застрявший на карнизе под самой крышей небоскреба?
Я продвигался черепашьим шагом, голубь же пятился, глядя мне в лицо
блестящими глазками, - опускал он их только для того, чтобы вонзить в мою
лодыжку свой острый клюв. Боль становилась нестерпимой: еще бы, эта птица
сейчас терзала живое мясо... если бы она его ела, я бы тоже не удивился.
Я отпихнул его правой ногой. Рассчитывать на большее не приходилось.
Голубь встрепенулся и снова перешел в атаку. Что до меня, то я чуть не
сорвался вниз.
Один, второй, третий удар клювом. Новый порыв ветра заставил меня
балансировать на грани падения; я цеплялся подушечками пальцев за каменную
стену, с которой успел сродниться, я прижимался к ней щекой, с трудом
переводя дыхание.
Думай Кресснер хоть десять лет, вряд ли он придумал бы страшнее пытку.
Ну клюнули тебя разок, велика беда. Ну еще раза два клюнули - тоже терпимо.
Но эта чертова птица клюнула меня, наверно, раз шестьдесят, пока я добрался
до чугунной решетки с противоположной стороны здания.
Добраться до нее было все равно, что до райских врат. Пальцы мои
любовно обвились вокруг холодных концов ограждения - ничто, казалось, не
заставит их оторваться.
Удар клювом.
Голубь смотрел на меня, если можно в данном случае так выразиться,
сверху вниз, в его блестящих глазках читалась уверенность в моей
беспомощности и собственной безнаказанности. Так смотрел Кресснер, выставляя
меня на балкон.
Вцепивщись понадежней в чугунное ограждение, я изловчился и наддал
голубю что было мочи. Вот уже бальзам на раны - он заквохтал, точно курица,
и с шумом поднялся в воздух. Несколько сизых перьев упало на карниз, другие
плавными кругами пошли на снижение, постепенно исчезая в темноте.
Я перелез, едва живой, через ограждение и рухнул на балкон. Я обливался
потом, несмотря на холод. Не знаю, сколько я пролежал, собираясь с силами.
Световое табло на здании банка осталось по ту сторону, я же был без часов.
Боясь, как бы не свело мышцы, я сел и осторожно спустил носок.
Искромсанная правая лодыжка кровоточила, а впрочем - ничего серьезного. Как
бы то ни было, при первой же возможности ранку надо обработать. Эти голуби
могут быть разносчиками любой заразы. Я подумал, не перевязать ли мне ногу,
но потом раздумал. Еще, не дай Бог, наступлю на повязку. Успеется. Скоро ты
сможешь купить бинтов на двадцать тысяч долларов.
Я поднялся и с тоской посмотрел на темные окна квартиры-люкс по эту
сторону здания. Голо, пусто, безжизненно. На балконной двери плотный
ветрозащитный экран. Наверно, я мог бы влезть в квартиру, но это значило бы
проиграть пари. А ставка была больше, чем деньги.
Хватит оттягивать неизбежное. Я снова перелез через перила и ступил на
карниз. Голубь) недосчитавшийся нескольких перьев, смерил меня убийственным
взглядом; он стоял под гнездом своей подруги, там, где карниз был украшен
пометом особенно щедро. Навряд ли он станет досаждать мне, видя, что я
удаляюсь.
Удаляюсь - красиво сказано; оторваться от этого балкона оказалось
потруднее, чем от балкона Кресснера. Разумом я понимал, что никуда не
денешься, - надо, но тело и особенно ступни криком кричали, что покидать
такую надежную гавань - это безумие. И все же я ее покинул - я шел на зов
Марсии, взывавшей ко мне из темноты.
Я добрался до следующего угла, обогнул его медленно, не отрывая подошв
от
карниза, двинулся вдоль короткой стены. Сейчас, когда цель была уже
близка, я испытал почти непреодолимое желание ускорить шаг, побыстрее
покончить с этим. Но это означало верную смерть, и я заставил себя не
торопиться.
На четвертом повороте встречный ветер чуть меня не опрокинул, и если я
все-таки сумел обогнуть угол, то скорее за счет везения, нежели сноровки.
Прижавшись к стене, я перевел дух. И вдруг понял: моя возьмет, я выиграю
пари. Руки у меня превратились в свежемороженые обрубки, лодыжки (особенно
правая, истерзанная голубем) огнем горели, пот застилал глаза, но я понял -
моя возьмет. Вот он, гостеприимный желтый свет, льющийся из квартиры
Кресснера. Вдали, подобно транспаранту "С возвращением в родные края!",
горело табло на здании банка: 10.48. А казалось, я прожил целую жизнь на
этом карнизе шириной в двенадцать сантиметров.
И пусть только Кресснер попробует сжульничать. Желание побыстрей дойти
пропало. На банковских часах было 11.09, когда моя правая, а затем левая
рука легли на чугунные перила балкона. Я подтянулся, перевалил через
ограждения, с невыразимым облегчением рухнул на пол... и ощутил виском
стальной холодок - дуло пистолета.
Я поднял глаза и увидел головореза с такой рожей, что будь на моем
месте часы Биг Вена, они бы остановились как вкопанные. Головорез ухмылялся.
- Отлично! - послышался изнутри голос Кресснера. - Мистер Норрис, вы
заслужили аплодисменты! - Каковые и последовали. - Давайте его сюда. Тони.
Тони рывком поднял меня и так резко поставил, что мои ослабевшие ноги
подогнулись. Я успел привалиться к косяку.
У камина Кресснер потягивал бренди из бокала величиной с небольшой
аквариум. Пачки банкнот были уложены обратно в пакет, по-прежнему стоявший
посреди рыжего с подпалинами ковра.
Я поймал свое отражение в зеркале напротив. Волосы всклокочены, лицо
бледное, щеки горят. Глаза как у безумца.
Все это я увидел мельком, потому что в следующую секунду я уже летел
через всю комнату. Я упал, опрокинув на себя шезлонги, и вырубился.
Когда голова моя немного прояснилась, я приподнялся и выдавил из себя:
- Грязное жулье. Вы все заранее рассчитали.
- Да, рассчитал. - Кресснер аккуратно поставил бокал на камин. - Но я
не жульничаю, мистер Норрис. Ей-богу, не жульничаю. Просто я как-то
совершенно не привык падать лапками кверху. А Тони здесь для того, чтобы вы
не сделали чего-нибудь... этакого. - С довольным смешком он слегка надавил
себе пальцами на кадык. Посмотреть на него, и сразу ясно: уж он-то привык
падать на лапки. Вылитый кот, не успевший снять с морды перья канарейки. Мне
стало страшно - страшнее, чем на карнизе, - и я заставил себя встать.
- Вы что-то подстроили, - сказал я, подбирая слова. - Что-то такое
подстроили.
- Вовсе нет. Багажник вашей машины очищен от героина. Саму машину
подогнали к подъезду. Вот деньги. Берите их-и вы свободны.
- О'кэй, - сказал я.
Все это время Тони стоял у балконной двери - его лицо вызывало в памяти
жутковатую маску, оставшуюся от Дня Всех Святых. Пистолет 45-го калибра был
у него в руке. Я подошел, взял пакет и нетвердыми шагами направился к
выходу, ожидая в любую секунду выстрела в спину. Но когда я открыл дверь, я
вдруг понял, как тогда на карнизе после четвертого поворота: моя возьмет.
Лениво-насмешливый голос Кресснера остановил меня на пороге:
- Уж не думаете ли вы всерьез, что кто-то мог клюнуть на этот дешевый
трюк с туалетом?
Я так и застыл с пакетом в руке, потом медленно повернулся.
- Что это значит?
- Я сказал, что никогда не жульничаю, и это правда. Вы, мистер Норрис,
выиграли три вещи: деньги, свободу и мою жену. Первые две вы, будем считать,
получили. За третьей вы можете заехать в окружной морг.
Я оцепенел, я таращился на него, не в силах вымолвить ни слова, как
будто меня оглушили невидимым молотком.
- Не думали же вы всерьез, что я вот так возьму и отдам ее вам? -
произнес он сочувственно. - Как можно. Деньги - да. Свободу - да. Марсию -
нет. Но, как видите, никакого жульничества. Когда вы ее похороните...
Нет, я его не тронул. Пока. Это было впереди. Я шел прямо на Тони,
взиравшего на меня с праздным любопытством, и тут Кресснер сказал скучным
голосом:
- Можешь его застрелить.
Я швырнул пакет с деньгами. Удар получился сильный, и пришелся он точно
в руку, державшую пистолет. Я ведь, когда двигался по карнизу, не напрягал
кисти, а они у теннисистов развиты отменно. Пуля угодила в ковер, и на
какой-то миг я оказался хозяином положения.
Самым выразительным в облике Тони была его страхолюдная рожа. Я вырвал
у него пистолет и хрястнул рукоятью по переносице. Он с выдохом осел.
Кресснер был уже в дверях, когда я выстрелил поверх его плеча.
- Стоять, или я уложу вас на месте.
Долго раздумывать он не стал, а когда обернулся, улыбочка пресыщенного
туриста успела несколько поблекнуть. Еще больше она поблекла, стоило ему
увидеть распростертого на полу Тони, который захлебывался собственной
кровью.
- Она жива, - поспешно сказал Кресснер. - Это я так, для красного
словца, - добавил он с жалкой, заискивающей улыбкой.
- Совсем уже меня за идиота держите? - выжал я из себя. Голос стал
какой-то бесцветный, мертвый. Оно и неудивительно. Марсия была моей жизнью,
а этот мясник разделал ее, как какую-нибудь тушу.
Дрожащий палец Кресснера показывал на пачки банкнот, валявшихся в ногах
у Тони.
- Это, - давился он, - это не деньги. Я дам вам сто... пятьсот тысяч.
Миллион, а? Миллион в швейцарском банке? Или, если хотите...
- Предлагаю вам спор, - произнес я медленно, с расстановкой.
Он перевел взгляд с пистолета на мое лицо.
- С-с...
- Спор, - повторил я. - Не пари. Самый что ни на есть обычный спор.
Готов поспорить, что вы не обогнете это здание по карнизу.
Он побелел как полотно. Сейчас, подумал я, хлопнется в обморок.
- Вы, - просипел он.
- Вот мои условия, - сказал я все тем же мертвым голосом. - Сумеете
пройти - вы свободны. Ну как?
- Нет, - просипел он. Глаза у него стали круглые.
- О'кэй. - # наставил на него пистолет.
- Нет! - воскликнул он, умоляюще простирая руки. - Нет! Не надо! Я...
хорошо. - Он облизнул губы.
Я сделал ему знак пистолетом, и он направился впереди меня к балкону.
- Вы дрожите, - сказал я. - Это осложнит вам жизнь.
- Два миллиона. - Казалось, он так и будет теперь сипеть. - Два
миллиона чистыми.
- Нет, - сказал я. - Ни два, ни десять. Но если сумеете пройти, я вас
отпущу. Можете не сомневаться.
Спустя минуту, он стоял на карнизе. Он был ниже меня ростом - из-за
перил выглядывали только его глаза, в которых были страх и мольба, да еще
побелевшие пальцы, вцепившиеся в балконную решетку, точно тюремную.
- Ради Бога, - просипел он. - Все что угодно.
- Напрасно вы теряете время, - сказал я. - Лодыжки быстро устают.
Но он так и не двинулся с места, "ока я не приставил к его лбу
пистолет. Тогда он застонал и начал ощупью перемещаться вправо. Я взглянул
на банковские часы - 11.29.
Не верилось, что сможет дойти хотя бы до первого поворота. Он все
больше стоял без движения, а если двигался, то как-то дергано, с раскачкой.
Полы его халата развевались в темноте.
В 12.01, почти сорок пять минут назад, он завернул за угол. Там его
подстерегал встречный ветер. Я напряг слух, ожидая услышать постепенно
удаляющийся крик, но так и не услышал. Может, ветер стих. Помнится, идя по
карнизу, я подумал о том, что ветер находился с ним в сговоре. А может, ему
просто повезло. Может быть, в эту самую минуту он лежит пластом на
противоположном балконе, не в силах унять дрожь, и говорит себе: все, шагу
отсюда не сделаю!
Хотя вообще-то он должен понимать, что стоит мне проникнуть в соседнюю
квартиру и застукать его на балконе, - я пристрелю его как собаку. Кстати, о
той стороне здания, интересно, как ему понравился этот голубь?
Не крик ли там послышался? Толком и не разберешь. Возможно, это ветер.
Неважно. Световое табло на здании банка показывает 12.44. Еще немного
подожду, и надо будет проникнуть в соседнюю квартиру - проверить балкон; а
пока что сижу здесь, на балконе Кресснера, с пистолетом 45-го калибра. Вдруг
произойдет невероятное, и он появится из-за последнего поворота в своем
развевающемся халате.
Кресснер утверждал, что он никогда не жульничает.
Про меня этого не скажешь.